Жалобная книга [litres] - Макс Фрай

Так и не разобравшись, оглядываюсь по сторонам. Очень типичный московский переулок: в меру приятный глазу, изрядно потрепанный (не столько временем, сколько усилиями детей человеческих) и совершенно безликий. Здесь обретаются пункт приема химчистки, безымянная продуктовая лавка и магазин женского белья, в витринах коего томятся бесстыжие манекены. Напротив, через дорогу, большой жилой дом с аркой, на углу аптека. И никаких тебе злачных мест.

— Кафе во дворе, — объясняет рыжий, подхватывая меня под локоть. Впрочем, какое там «подхватывая». Едва прикасается, откровенно говоря. Лишь бы не подумала, будто волоком тащить меня собрался, так, что ли?

— Плохо же у них, наверное, с посещаемостью. Я бы тут кафе искать не стала. И никто не стал бы.

— Ну, в том, собственно, и фишка. Свои дорогу и так знают, зато чужие вряд ли объявятся. Очень удобно. Собственно, именно это и ценят завсегдатаи: в Москве почти невозможно найти надежное укрытие от посторонних — кроме разве совсем уж дорогущих закрытых клубов. Ну, или на кухне с друзьями сидеть, по старинке… Всяк, кто мечтает по примеру философа Сковороды объявить в конце жизни: «Мир ловил меня, но не поймал», — дорого даст за такое местечко.

— Завсегдатаям хорошо, — соглашаюсь. — А хозяева не разорятся?

Пожимает плечами.

— Завсегдатаев здесь, знаешь ли, предостаточно. И не только по субботам. В иные дни здесь тоже тусуется публика. Порой прелюбопытная. Надо будет как-нибудь на неделе тебя сюда затащить.

С этими словами он устремляется в дальний угол двора, где, словно первый предвестник грядущего весеннего расцвета, зеленеет дверь[10].

— А стена, — говорю, — почему не белая? Непорядок.

— Поначалу, рассказывают, и была белая — правда, не вся стена, а только часть. Но белые наружные стены в Москве — безумие. Раз в месяц освежать приходится как минимум. Поэтому поклонникам мистера Уэллса пришлось адаптироваться к суровой серо-буро-малиновой действительности.

Кафе, к слову сказать, так и называется: «Дверь в стене». Но вывеску я разглядела лишь когда уткнулась в нее носом. Зеленым по зеленому писано, точнее изумрудным по травянистому. Какое, черт побери, оригинальное дизайнерское решение!

Я ерничаю и бурчу во имя самосохранения, потому что, кажется, влюбилась с первого взгляда, второй раз на этой неделе. Правда, на сей раз — не в живого человека, а в помещение. Или даже не в помещение, в абстрактную идею. Сердце-то забилось в груди прежде, чем мы переступили порог.

Надежно спрятанное в глубине двора кафе, приют для тех, кого «мир ловил, но не поймал» — надо же! Для таких, как я, выходит? Вернее для идеальной меня, для великолепной, несбывшейся Барбары, которую я придумала себе в утешение и в назидание, чтобы хоть какой-то заоблачный смысл придать собственному, вполне бессмысленному, откровенно говоря, существованию.

Но все-таки.

Как только мы вошли, я окончательно поняла, что сопротивление бесполезно. Интерьер не представлял собой ничего из ряда вон выходящего, просто — так уж вышло — совершенно соответствовал моему невысказанному представлению об идеальном интерьере. Просторный холл, одно настоящее окно и три нарисованных. Пейзажи за рисованными окнами, разумеется, разные; один — так и вовсе марсианский какой-то: алое небо, лиловые пески. Отсюда можно пройти в один из двух небольших залов. Над входом в левый написано «Кофе», над правым — «Чай».

— Что, — спрашиваю, — неужели в кофейном зале ни чашки чаю не дадут?

— Ага. А в чайном не дадут кофе. Таковы правила. Зато здесь принято кочевать от столика к столику. Выпьешь, скажем, чашку капучино, решишь, что на самом деле неплохо бы и чаю тоже попробовать — встаешь, берешь в охапку креманку с недоеденным мороженым и отправляешься в соседнее помещение. А там, вполне возможно, встречаешь старого друга, или любовь своей жизни, или бывшую одноклассницу, или, или, или… А может быть, никого не встречаешь — как повезет. Знаешь, на планете есть зоны сейсмической активности? Там землетрясения случаются чаще, чем в других местах…

Киваю. Интересно, неужели он думает, будто я действительно не знаю, что такое «сейсмическая активность»? Ну, дела.

— … А, по-моему, еще есть зоны фаталистической активности, — неожиданно объявляет мой лектор. — Места, где колесо судьбы вертится стремительно и непредсказуемо, а не с тоскливым скрипом, к которому мы привыкли… Скорее всего, я фантазирую, но если все же так, то «Дверь» — одно из таких мест.

Да я в общем и не сомневаюсь.

Для начала мы отправляемся в кофейную комнату. Там почти пусто, только за столиком у очередного нарисованного окна сидит здоровенная тетка лет пятидесяти. Не толстая, а именно вот — здоровенная. Великанша, богатырка. Наверняка вдова Ильи Муромца. Когда мой спутник, просияв, подлетел к ней обниматься, выяснилось, что мадам выше его на полголовы как минимум.

— Капа, — ликует мой наставник и поводырь, — а я-то думал, ты нас покинула.

— Ну уж нет, — гудит басовитая Капа. — Просто я от вас отдыхала. И от всего остального.

— Отдохнула?

— Устала, — смеется. — Нет ничего утомительнее, чем остаться наедине с собой. И как люди с собою по семьдесят лет кряду живут? Вот чего я никогда не пойму.

— Нормально живут. Просто к хорошему быстро привыкаешь, — назидательно говорит рыжий.

— Гляди-ка, такой мудрый стал, — великанша качает головой, впрочем, скорее насмешливо, чем восхищенно.

— Вовсе нет. Просто память у меня хорошая. Избирательная, но хорошая. Ты не заметила, что мы почти слово в слово воспроизвели наш диалог почти годичной давности? Только ролями поменялись. Я вернул тебе твою собственную мудрость, даже без процентов. Не настолько у меня светлая голова, чтобы чужие премудрости с процентами возвращать.

— Ладно тебе прибедняться, — отмахивается огромная Капа. — Ты меня лучше с девушкой познакомь.

«Девушка» — это у нас, надо понимать, я.

Прежде, чем я успела опомниться, великанша заключила меня в объятия. И вот ведь что удивительно — прежде я прикосновения чужих людей терпеть не могла. Даже случайных, в метро или в троллейбусе, старалась избегать. Я, собственно, и родной матери тискать себя не особо позволяла — лет с семи примерно. А уж от назойливых лап чужой тетки, меня по идее, стошнить могло бы.

Но тут я, страшно сказать, мгновенно растаяла. Руки у Капы оказались горячими, а огромная грудь — мягкой и уютной, как диванная подушка. Ее богатырское тело источало тонкий, удивительно свежий аромат — смесь подснежников и алоэ, так, что ли? Я собралась было спросить, что за парфюм у нее такой чудесный, да постеснялась.